Искра начал выползать из дому всего седмицу назад, но на улицу до сего дня носу ещё не казал. Боялся слабости и безжалостного любопытства соседей: «Так в какое место, говоришь, уклюнула тебя стрела?.. А-а, стало быть, правду люди передают…»

– Он отличный воин и из хорошего рода, и я сожалею, что поначалу был с ним не особенно ласков, – рассказывал Харальд. – Жаль будет, если его сегодня убьют.

Ему, сыну великого конунга, пристало бы ехать в детинец верхом, но молодой датчанин шёл пеш и приноравливался к медленному шагу товарища. И не торопил его, хотя дело, по которому оба они шли сейчас на княжеский двор, вполне могло утвердить или развенчать Харальда как будущего правителя. Душа рвалась поскорей к нему приступить, но побратима, едва не отдавшего за тебя жизнь, бросать не годится. Правда вождя многолика, и это была ещё одна её сторона…

– Торгейр Волчий Коготь, конечно, виновен в том, что не уберёг моего воспитателя, – продолжал Харальд. Искра был совсем зелен лицом, и Харальд готов был, если потребуется, поддержать, подхватить. – Но если бы ты знал Хрольва Пять Ножей так хорошо, как знал его я, ты согласился бы, что не всякий изловчится всюду сопровождать его, если только он сам того не захочет! И потом, Хрольв ярл умер от ран, полученных в славном бою, и все согласны друг с другом, что его противник был великим воителем. Моя сестра Гуннхильд и славная Друмба последовали за ним, и это было великое дело, которое нескоро забудется. Они будут смотреть на сегодняшний хольмганг из пиршественного чертога Вальхаллы. Их души возрадуются на небесах, кто бы ни победил!..

Искра до некоторой степени разбирался в обычаях Северных Стран. Ему понадобилось усилие, чтобы отрешиться от мыслей о следующем шаге, но всё-таки он сказал:

– Твой воспитатель погиб вскоре после вашего отъезда из Роскильде, а теперь весна. Волчий Коготь одолел изрядный путь, да к тому же зимой. Для этого требуется немалое мужество…

– Он дал обет отомстить ярлу твоего конунга, которого считает виновным, – с гордостью подтвердил Харальд. – Торгейр произнёс священный обет, и Винг-Тор освятил его слово ударами Своего молота. Славна месть, за которой едут так далеко!

Торгейр Волчий Коготь с несколькими спутниками-датчанами объявились в Новом Городе на другой день после столь памятной для Искры охоты. Их кораблю не везло в плавании. Осенние бури Восточного моря, которое словене называли Варяжским, жестоко потрепали его, и четверых мореходов подхватила в широкие сети гостеприимная Ран. Ещё шестеро погибли в самом начале пути, в схватке с вендами, неожиданно налетевшими из-за песчаного островка.

– После этого боя люди Торгейра стали советоваться, – рассказал Искре Харальд. – Иным такая неудача на третий день путешествия показалась скверной приметой, и они встали за то, чтобы вернуться и подождать, пока Всеотец не станет благосклонней к их замыслу. Волчий Коготь ответил, что Всеотец, верно, дал им испытание, выбирая достойных. Двое на это сказали, что без него знают, как в таких случаях поступать. Торгейр не стал мешать им и даже дал лодку для плавания назад, потому что в опасном походе немного проку от спутников, которых насильно заставили следовать за вождём. И мало чести хёвдингу, если он бросает своих людей, даже таких, которые сами готовы от него отказаться. Вот так и получилось, что сюда, в Хольмгард, с ним пришло всего пять человек! Я только не думаю, чтобы те двое отважились вернуться в Роскильде и предстать перед моим отцом. Он ведь не похвалил бы их за то, что покинули Торгейра. Они теперь, наверное, скитаются без приюта и крова и горько сожалеют о своём малодушии!

Искра опёрся на правую ногу, всё ещё чужую, тощую и непослушную, и подумал, что люди каждый день принимают решения и делают выбор. Всего чаще это малые решения, от которых ничего не зависит. Колол дрова и одно полено поставил на колоду сначала, а другое потом. Иногда же человек ощущает, как колеблется вся его жизнь, оказавшаяся на распутье. Уж верно, те воины Торгейра хёвдинга понимали, что пролитого не поднимешь…

…Но бывает и так, что мелкие с виду дела, словно маленькие ключи, отпирают или запирают очень большие замки. Взять хоть тот разговор о звёздах возле ночного костра и несколько ничего не значащих слов о скорой перемене погоды, после которых они с Харальдом – а вернее, он, Искра, – надумали пуститься на охоту за оборотнем. Или высказанное вслух сомнение Эгиля, подвигнувшее Тойветту вывести их к самой разбойничьей «кладовой». Искра знал: Серебряный Лис винил в его увечье себя. Так винил, что сам себя отправил в изгнание. Ушёл одному ему ведомыми тропинками в самую лесную крепь, и что там с ним будет и появится ли ещё – лишь всевидящему Даждьбогу то ведомо… Эгиль тоже считал, что в чём-то виновен. Это он усомнился в охотничьем искусстве ижора, а после отправил сына ярла под стрелы вместо того, чтобы самому уводить погоню и, может быть, подставлять под раны свою широкую спину… Эгиль, по счастью, был старше и мудрее, чем Тойветту, и ненужных наказаний на себя не налагал.

…А если разбираться беспощадно, так, как Искра при всей своей молодости уже неплохо умел, – получалось, во всём виноват был только он сам. И стрелу в зад по собственной глупости получил, и отцу седины вдвое против прежнего прибавил. И Эгиль с ижором себя поедом едят ни за что ни про что…

Торгейр Волчий Коготь был высок, русоволос и светел лицом. Настоящий красавец, и женщины Нового Города успели оценить его красоту. У них было для этого время: Торгейр держался обычая родины и даже Харальду изложил своё дело не сразу, а лишь как следует обжившись. Он и теперь, отстаивая свою правоту перед князем, словно бы никуда не спешил. Харальд слушал его и думал о том, что в Северных Странах такая речь, пожалуй, послужила бы доказательством его правоты. Ну не может же, в самом деле, быть, чтобы слова так охотно и радостно слушались обманщика и злодея!..

Торгейр говорил и говорил, и толмач доносил смысл его речей до всех, кто не знал датского языка. Толмач был из датчан, успевших пожить в Гардарики пленниками. Он тоже сочувствовал приближённому Рагнара конунга и старался как мог. Харальд внимательно слушал его и с огорчением убеждался, что плохо ещё освоил гардский язык.

Время от времени Харальд косился на Замятню. Тот молча стоял против Торгейра, окружённый десятком самых верных людей. Он по обыкновению угрюмо косился из-под неровных прядей волос, клочьями свисавших ему на глаза. Он не стал разговорчивее и добрее с тех пор, как избитая рабыня-танцовщица скинула плод, не успевший утвердиться во чреве. Новогородцы, для которых княжеский суд был вехой в череде дней, посматривали на боярина и качали головами, обсуждая возможный исход тяжбы. Молодой датчанин не скрывал, что приехал за поединком, и кое-кто из не любивших Замятню – а таких в Новом Городе было большинство – полагал, что Волчьего Когтя привела сюда не иначе как справедливость Богов. Должен, в самом деле, и на Замятню найтись укорот, не всё ему людей обижать!

Искра сидел на крылечке дружинной избы – друзья-отроки сберегли ему местечко на верхней ступеньке, да ещё подложили толстую овчинную шубу, и он наконец-то смог сесть, не тревожа раненую половинку. Тело, слабое после болезни, вкусило заслуженный отдых, и поначалу Искра просто наслаждался им, не очень-то слушая, что говорил Торгейр. Нежданная забота суровых парней, часто пенявших Твердятичу за малое усердие в воинском деле, растрогала его едва не до слёз. Он щурился на солнце, надеясь, что не все заметят подозрительный блеск его глаз.